Неточные совпадения
Он не раздеваясь ходил своим ровным шагом взад и вперед по звучному паркету освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой
свет отражался только на большом, недавно сделанном портрете его, висевшем над диваном, и чрез ее кабинет, где горели две свечи, освещая портреты ее родных и приятельниц и красивые, давно близко знакомые ему безделушки ее письменного стола. Чрез ее комнату он
доходил до двери спальни и опять поворачивался.
— Да,
до всего
дошло теперь всякое усовершенствование, — сказал Степан Аркадьич, влажно и блаженно зевая. — Театры, например, и эти увеселительные…. а-а-а! — зевал он. — Электрический
свет везде…. а-а!
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же
дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для… да непременно же подумают! Да ни за что же на
свете!
«Соседка, слышала ль ты добрую молву?»
Вбежавши, Крысе Мышь сказала: —
«Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву?
Вот отдохнуть и нам пора настала!» —
«Не радуйся, мой
свет»,
Ей Крыса говорит в ответ:
«И не надейся попустому!
Коль
до когтей у них
дойдёт,
То, верно, льву не быть живому:
Сильнее кошки зверя нет...
Николай Петрович объяснил ему в коротких словах свое душевное состояние и удалился. Павел Петрович
дошел до конца сада, и тоже задумался, и тоже поднял глаза к небу. Но в его прекрасных темных глазах не отразилось ничего, кроме
света звезд. Он не был рожден романтиком, и не умела мечтать его щегольски-сухая и страстная, на французский лад мизантропическая [Мизантропический — нелюдимый, человеконенавистнический.] душа…
Она заглядывала ему в глаза, но ничего не видела; и когда, в третий раз, они
дошли до конца аллеи, она не дала ему обернуться и, в свою очередь, вывела его на лунный
свет и вопросительно посмотрела ему в глаза.
Райский нижним берегом выбралсл на гору и
дошел до домика Козлова. Завидя
свет в окне, он пошел было к калитке, как вдруг заметил, что кто-то перелезает через забор, с переулка в садик.
Чем больше мы подвигались, тем становилось светлее от множества зажженных лампад и свеч; наконец, когда
дошли до раки преподобного, нас охватило целое море
света.
А
дойдет до вас слух, что мне конец пришел, вспомните вот эту самую… лошадь и скажите: «Был на
свете такой, сякой… Симеонов-Пищик… царство ему небесное»…
Князь шел, задумавшись; его неприятно поразило поручение, неприятно поразила и мысль о записке Гани к Аглае. Но не
доходя двух комнат
до гостиной, он вдруг остановился, как будто вспомнил о чем, осмотрелся кругом, подошел к окну, ближе к
свету, и стал глядеть на портрет Настасьи Филипповны.
Иногда я доводил ее
до того, что она как бы опять видела кругом себя
свет; но тотчас же опять возмущалась и
до того
доходила, что меня же с горечью обвиняла за то, что я высоко себя над нею ставлю (когда у меня и в мыслях этого не было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни от кого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни «возвеличения
до себя».
В ноябре, когда наступили темные, безлунные ночи, сердце ее
до того переполнилось гнетущей тоской, что она не могла уже сдержать себя. Она вышла однажды на улицу и пошла по направлению к мельничной плотинке. Речка бурлила и пенилась; шел сильный дождь; сквозь осыпанные мукой стекла окон брезжил тусклый
свет; колесо стучало, но помольцы скрылись. Было пустынно, мрачно, безрассветно. Она
дошла до середины мостков, переброшенных через плотину, и бросилась головой вперед на понырный мост.
Думал-думал, и вдруг его словно
свет озарил."Рассуждение" — вот причина! Начал он припоминать разные случаи, и чем больше припоминал, тем больше убеждался, что хоть и много он навредил, но
до настоящего вреда,
до такого, который бы всех сразу прищемил, все-таки
дойти не мог. А не мог потому, что этому препятствовало"рассуждение". Сколько раз бывало: разбежится он, размахнется, закричит"разнесу!" — ан вдруг"рассуждение": какой же ты, братец, осел! Он и спасует. А кабы не было у него"рассуждения", он бы…
Не знал он наверно, сколько прошло дней с тех пор, как его схватили, ибо
свет ниоткуда не проникал в подземелье; но время от времени
доходил до слуха его отдаленный благовест, и, соображаясь с этим глухим и слабым звоном, он рассчитал, что сидит в тюрьме более трех дней.
Мало-помалу стали распространяться и усиливаться слухи, что майор не только строгонек, как говорили прежде, но и жесток, что забравшись в свои деревни, особенно в Уфимскую, он пьет и развратничает, что там у него набрана уже своя компания, пьянствуя с которой, он
доходит до неистовств всякого рода, что главная беда: в пьяном виде немилосердно дерется безо всякого резону и что уже два-три человека пошли на тот
свет от его побоев, что исправники и судьи обоих уездов, где находились его новые деревни, все на его стороне, что одних он задарил, других запоил, а всех запугал; что мелкие чиновники и дворяне перед ним дрожкой дрожат, потому что он всякого, кто осмеливался делать и говорить не по нем, хватал середи бела дня, сажал в погреба или овинные ямы и морил холодом и голодом на хлебе да на воде, а некоторых без церемонии дирал немилосердно какими-то кошками.
Он вставал, переставлял ночник и склянку с лекарством, смотрел на часы, подносил их к уху и, не видавши, который час, клал их опять, потом опять садился на свой стул и начинал вперять глаза в колеблющийся кружок
света на потолке, думать, мечтать — и воспаленное воображение чуть не
доходило до бреда.
Достаточно сказать, что
свет от ближайшей к земле звезды
доходит до нас только через восемь тысяч лет, а от дальних звезд через сотни тысяч…
— А вот как: я года два шатаюсь по белу
свету, и там и сям; да что-то в руку нейдет.
До меня
дошел слух, что в Нижнем Новгороде набирают втихомолку войско; так я хотел попытать счастья и пристать к здешним.
Слоняешься, как шатун-бродяга, по белому
свету да стучишь под воротами — вот
до чего
дошел!
С сими словами, вынув шпагу, он на коленах вполз в одно из отверстий, держа перед собою смертоносное оружие, и, ощупью подвигаясь вперед,
дошел до того места, где можно было идти прямо; сырой воздух могилы проник в его члены, отдаленный ропот начал поражать его слух, постепенно увеличиваясь; порою дым валил ему навстречу, и вскоре перед собою, хотя в отдалении, он различил слабый
свет огня, который то вспыхивал, то замирал.
Волга гораздо шире Твер-Цы или Клязьмы; гладкая площадь моря гораздо обширнее площади прудов и маленьких озер, которые беспрестанно попадаются путешественнику; волны моря гораздо выше волн этих озер, потому буря на море возвышенное явление, хотя бы никому не угрожала опасностью; свирепый ветер во время грозы во сто раз сильнее обыкновенного ветра, шум и рев его гораздо сильнее шума и свиста, производимого обыкновенным крепким ветром; во время грозы гораздо темнее, нежели в обыкновенное время, темнота
доходит до черноты; молния ослепительнее всякого
света — все это делает грозу возвышенным явлением.
Он выше окружающего его светского общества настолько, что
дошел до сознания его пустоты; он может даже оставить
свет и переехать в деревню; но только и там скучает, не зная, какое найти себе дело…
Яма — глубокая, двенадцать ступенек
до дна,
света в ней только один луч, да и тот не
доходил до пола, таял, расплываясь в сырой тьме подземного жилища.
Конечно, и звук, как все на
свете, имеет право на «самостоятельное существование» и,
доходя до высокой степени прелести и силы, может восхищать сам собою, независимо от того, что им выражается.
Но теперь я
дохожу до самого большого казуса в истории Голована — такого казуса, который уже несомненно бросал на него двусмысленный
свет, даже в глазах людей, не склонных верить всякому вздору.
Разговор стал общим. Эта пронырливая, вездесущая, циничная компания была своего рода чувствительным приемником для всевозможных городских слухов и толков, которые часто
доходили раньше
до отдельного кабинета «Славы Петрограда», чем
до министерских кабинетов. У каждого были свои новости. Это было так интересно, что даже три мушкетера, для которых, казалось, ничего не было на
свете святого и значительного, заговорили с непривычной горячностью.
Здесь-то несчастный Кузьма Петрович, дороживший своим честным именем более всего на
свете,
доходит почти
до отчаяния.
Катерина Матвеевна. Боже мой,
до чего я
дошла!.. Боже мой!.. Но я выше… Нет… Я ниже всего на
свете. Я жалкое создание, вы мне гадки, а сама я еще гаже! (Катерина Матвеевна, убитая, садится поодаль и глубоко задумывается.)
Слабый
свет проникал через широкую щель вверху, где перегородка на четверть не
доходила до потолка, и светлым пятном ложился на его высокий лоб, под которым чернели глубокие глазные впадины.
«Сквозь волнистые туманы пробирается луна…» — опять пробирается, как кошка, как воровка, как огромная волчица в стадо спящих баранов (бараны… туманы…). «На печальные поляны льет печальный
свет она…» О, Господи, как печально, как дважды печально, как безысходно, безнадежно печально, как навсегда припечатано — печалью, точно Пушкин этим повторением печаль луною как печатью к поляне припечатал. Когда же я
доходила до: «Что-то слышится родное в вольных песнях ямщика», — то сразу попадала в...
Кажется, если бы меня учить, я бы
до всего на
свете дошел: потому страсть имею.
— Знаете ли что, Степан Петрович, — говорил ему, например, заехавший сосед, — а соседи охотно к нему заезжали, потому что хлебосольнее и радушнее его не было человека на
свете, — знаете ли, говорят, в Белеве цена на рожь
дошла до тринадцати рублей ассигнациями.
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного
света; остальное море было черно;
до стоявшего на высоте
доходил правильный, глухой шум раскатывавшихся по песчаному берегу волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались на рейде; один огромный пароход («вероятно, английский», — подумал Василий Петрович) поместился в светлой полосе луны и шипел своими парами, выпуская их клочковатой, тающей в воздухе струей; с моря несло сырым и соленым воздухом; Василий Петрович,
до сих пор не видавший ничего подобного, с удовольствием смотрел на море, лунный
свет, пароходы, корабли и радостно, в первый раз в жизни, вдыхал морской воздух.
Перекрестился Жилин, подхватил рукой замок на колодке, чтобы не бренчал, пошел по дороге, — ногу волочит, а сам все на зарево поглядывает, где месяц встает. Дорогу он узнал. Прямиком идти верст восемь. Только бы
до лесу
дойти прежде, чем месяц совсем выйдет. Перешел он речку, — побелел уже
свет за горой. Пошел лощиной, идет, сам поглядывает: не видать еще месяца. Уж зарево посветлело и с одной стороны лощины все светлее, светлее становится. Ползет под гору тень, все к нему приближается.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к
свету, а Жилин
до края леса не
дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит — лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется и люди у костров.
Времени и пространства нет: и то и другое необходимо нам только для того, чтобы мы могли понимать предметы. И потому очень ошибочно думать, что рассуждения о звездах,
свет которых еще не
дошел до нас, и о состоянии солнца за миллионы лет и т. п. суть рассуждения очень важные. В таких рассуждениях нет ничего не только важного, но нет ничего серьезного. Всё это только праздная игра ума.
«Посвящение» в мистерии, по немногим дошедшим
до нас сведениям, сопровождалось такими переживаниями, которые новой гранью отделяли человека от его прошлого [Вот известное описание переживаний при посвящении в таинства Изиды у Апулея (Metam. X, 23): «Я
дошел до грани смерти, я вступил на порог Прозерпины, и, когда я прошел через все элементы, я снова возвратился назад; в полночь я видел солнце, сияющее ясно белым
светом; я предстоял пред высшими и низшими богами лицом к лицу и молил их в самой большой близости» (accessi confinium mortis et calcato Proserpinae limine per omnia vectus elemanta remeavi, nocte media vidi solem candido coruscantem lumine; deos inferos et deos superos accessi coram et adoravi de proximo).
Горданов рано
дошел до убеждения, что все эти чувства — роскошь, гиль, путы, без которых гораздо легче жить на белом
свете, и он жил без них.
В это время они
дошли до дверей портретной, и Бодростина, представив гостям Ларису, сказала, что вместо исчезнувшей лампы является живой, всеосвежающий
свет.
«Не бывать тому, чтобы грамотка
дошла до Москвы, чтобы приехал боярин вырвать из-под глаз мою кралю,
свет очей моих… Если не отдаст гонец ее волею, отправлю его туда, откуда
до Москвы не в пример дальше, чем отсюда», — неслось в голове скакавшего во весь дух Ермака Тимофеевича.
Он чувствовал, что злоба подступала к его горлу, душила его, что это отражалось на его лице, а потому и не хотел, чтобы она видела его при
свете яркого утра, надеясь успокоиться, пока
дойдет до лесу, который был все-таки довольно далеко.
А если даже твоя жалоба и
дойдет до королевских ушей, то, покуда король разберется, кто тут прав, а кто виноват, уже и тебя и нас не будет на
свете.
В Москве между тем действительно жить было трудно.
До народа
доходили вести одна другой тяжелее и печальнее. Говорили, конечно, шепотом и озираясь, что царь после смерти сына не знал мирного сна. Ночью, как бы устрашенный привидениями, он вскакивал, падая с ложа, валялся посреди комнаты, стонал, вопил, утихал только от изнурения сил, забывался в минутной дремоте на полу, где клали для него тюфяк и изголовье. Ждал и боялся утреннего
света, страшился видеть людей и явить на лице своем муку сыноубийцы.
Хорошо еще, когда
свет преобладает над мраком; мы уже
до того
дошли, что стали говорить: хорошо б, если бы на людях, с которыми мы имеем дело, проглянуло где-нибудь белое пятнышко; а то бывают ныне и такие черненькие, как уголь, который горит и светит для того только, чтобы сожигать!
Хитрый жидок изложил ей различные невзгоды и гонения от общества, терпя которые, он
дошел до такой крайности, что даже решился было сам поступить в рекруты, но тут его будто вдруг внезапно озарил новый
свет: он вспомнил о благодеяниях, какие являют высокие христиане тем, которые идут к истинной «крещеной вере», и хочет креститься.
В 1809-м году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра,
дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за-границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора;
до того, что в высшем
свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одною из сестер императора Александра.
И как я мог забыть!» — думал он, тихо скользя вперед, в тишину и высь все новых и прекраснейших зал, полных
света и умиленной радости; и так
дошел он
до двери, за которой послышались голоса.